«Мы плыли на надувной лодке по Преголе и снимали всё, что видели»: ушёл из жизни режиссёр Виталий Котовский

Я с детства грезил кино. Когда был маленький, смастерил себе «кинокамеру» из диафильмовской рамки, половины театрального бинокля и пластилина. Ну и «снимал фильмы».

Мы жили в Лиепае, в Латвии. Отец — военный, служил там. В Латвии я и увидел первую телепередачу. Это было загадочно: транслирующий телецентр находился в Риге, сигнал был слабенький. Это не мешало нам, пацанве, часами заворожённо сидеть перед мерцающим экраном соседского телевизора и следить за зыбкими тенями то ли футболистов, то ли балерин.

Потом мы переехали в Балтийск. Здесь я открыл для себя Калининградское телевидение. Я смотрел всё. Все передачи. Как-то отец, видимо, понимая мою тягу, специально изменил маршрут поездки на пузатом «Запорожце» и провёз меня по Советскому проспекту, где находились студия и телецентр. Он хотел, чтобы я увидел место, откуда велись трансляции.

Школьником и потом студентом я участвовал, как сказали бы сегодня, в телевизионных проектах. Даже как-то выиграл в одном из конкурсов часы «Полёт». Это вызвало недоумение моего преподавателя Фарутина, кандидата исторических наук, который замучил меня произведениями Ленина.
Я окончил филфак Калининградского государственного университета. Мой диплом был, конечно же, на «киношную» тему — экранизация литературных произведений. Оппонентом на защите был главный редактор калининградской студии Алексей Солоницин, родной брат актёра Анатолия Солоницина — знаменитого сталкера из одноимённого фильма Тарковского. Вот тогда-то я и зачастил на улицу Бассейную, где тогда располагалось телевидение.

В 1972 году я пришёл туда работать. Попасть туда было совсем нелегко. До сдачи диплома оставалось полгода. Я стал стажёром у всех режиссёров, но большей частью — у Натальи Владимировны Раевой, в детско-молодёжной редакции. Тогда главный режиссёр калининградской студии Исаак Ефимович Каждан вернулся из командировки: он ходил в рейс на китобойной базе «Юрий Долгорукий». Привёз километры отснятой плёнки. Из чего получился документальный фильм «218 рейс», три части по десять минут каждая.

Меня приняли на должность ассистента режиссёра с мизерным окладом в восемьдесят рубликов. Меня это не сильно смущало. Хотя я старался не говорить своим однокурсникам, сколько получаю.

В приграничных с Польшей районах области смотрели польское телевидение. И не только в там. Местные калининградские умельцы научились мастерить антенны из медных трубок от холодильника, позволявшие более-менее сносно принимать Польшу. Дабы отвадить калининградцев от просмотра социалистического, но иностранного телевидения, после окончания работы Центрального ТВ звучали позывные нашей студии и начиналась ненавистная мне и моим коллегам программа «Для тех, кто не спит». Она состояла из новостей и художественного фильма. Неспящих горожан было много. Когда бригаду «ночников» после эфира развозили по домам, мы наблюдали, как гас в окнах свет.

Я до сих пор хотел бы видеть информационные сюжеты, сделанные как бы на скорую руку, не прилизанные профессиональным монтажом. И не парадных, один другого краше, дикторов, ведущих, комментаторов — не они должны украшать телевизионные новости. Они должны создавать хотя бы иллюзию новостей «с колёс». Сравнивать польское ТВ с калининградским бесполезно, а с советским — просто стыдно. То было окно в мир, а наше лишь немного приоткрывало занавески...

На калининградской студии телевидения я впервые услышал слова «лит» и «залитовать». Они сопровождали меня половину моей трудовой жизни. Каждый будний день, ближе к вечеру, выпускающие редакторы отправлялись на Советский проспект, 13. С собой они несли спецпапки. В них лежали тексты сценариев всех передач. Их просматривали цензоры. Если нарушений не было, то цензоры ставили на листы штампы: прямоугольные — на лицевом листе и штампики поменьше — на каждом. Без этих штампов ни одна передача не снималась и не выходила в эфир.

Оперативный киноматериал выпусков новостей отсматривал специально приходящий малоразговорчивый мужчина в штатском. Если, по его мнению, в материалах было что-то непотребное, что калининградцам показывать нельзя, новости перемонтировались. Даже если до выпуска оставалось ничтожно мало времени. Основная масса новостей снималась тогда на киноплёнку. Помню, как я бегу по коридору в студию с 30-минутной бобиной с 16-миллиметровой плёнкой, а она разматывалась за мной по студийному коридору.

Особенно боялись цензоров те, кто делал военные передачи. Пётр Александрович Николаев, редактор и автор « Самого западного гарнизона» , в дни выхода искуривал вдвое больше сигарет. Попасться было можно на чём угодно. К примеру, я показывал сюжет, в который для красочности вмонтировал крупный план какого-то локационного прибора на рыболовном судне. Назавтра в военном сюжете такой же кадр подлежал немедленному изъятию.
Однажды я совершил серьёзную идеологическую диверсию. Не специально. Мы записывали в драмтеатре концерт, посвящённый какой-то круглой годовщине профессионально-технических училищ. Хор на сцене поёт революционную песню. Оператор набирает дату над головами поющих — не помню какую, скажем, 1917–1977, по музыкальной фразе я её точнёхонько выдаю, камера плавно отъезжает, а за кадром поют: « Долго в цепях нас держали...»

И вот представьте — завтра эфир. Но завтра и великий советский праздник — годовщина Великой Октябрьской революции. Перемонтаж сегодня занимает несколько минут, а тогда это был целый процесс. Сидеть допоздна в студии не хочется. И вот просмотр. В роли цензора — главный редактор. В нужный момент его забалтываем, и он ничего не замечает. Сюжет уходит в эфир. 

Моей политической ошибки никто не заметил, иначе не знаю, как бы закончилась моя жизнь в профессии.

Иногда мы, телевизионщики, сами творили историю. Как-то накануне Нового года мы снимали большой сюжет о комсомольцах Гусевского завода светотехнической арматуры. Их комсомольско-молодёжная бригада досрочно завершила трудовой год. Снимали, как обычно, у станков, да ещё чтобы из фрезы красочно появлялась металлическая спиралька. Я режиссёр, фонтанирую идеями. Предложил снять «досрочный Новый год» в лесу, с зелёной красавицей ёлочкой, украшенной теми самыми красивыми спиральками. Утром, хорошим таким, солнечным и морозным, мы поехали с комсомольской бригадой в лес. Чтобы мы не замёрзли, комсомольцы взяли с собой ящик «согревающего». Сняли. Отметили. Не замёрзли.

Утром в моей квартире появляется автор сюжета Татьяна Изотова. Взволнованная. Директору студии позвонили из парткома гусевского завода. В результате наших лесных съёмок бригада коммунистического труда перестала быть таковой, и прославлять на всю область их опыт уже не имело никакого смысла...

Или съёмки на Неманском целлюлозно-бумажном комбинате. Ребята в промасленных спецовках, очередная комсомольско-молодёжная бригада, что-то там делают с видавшей виды огромной машиной, сматывающей бумагу в рулоны. Рядом точно такой же агрегат, только свежепокрашенный. Его налаживает такая же комсомольско-молодёжная бригада, только в новеньких, прямо со склада, спецовках. Их снимает группа центрального телевидения. Снимает заранее, впрок. Наладят агрегат в срок — а сюжет-то об этом уже и готов. И даже как налаженный агрегат выдаёт первые рулоны бумаги, есть на плёнке (правда, для этого использовали старую раздолбанную машину). Примечательно, что наш сюжет вышел, а вот бригаде центрального телевидения не повезло — не успели комсомольцы в новых спецовках свою машину наладить.

Нашей редакции было поручено снять материал о молодой кандидатке в Верховный Совет (это как нынче в Госдуму). Целый день мы мотались за ней по всему востоку области. Её возили на чёрной «Волге» от одного дома культуры к другому. До этого кандидатку приодели в областном центре, подфурсетили и т.п. Народ на эти мероприятия загоняли. Не помню, насколько успешно. Помню, что было морозно, ДК не отапливались, дыхание электората помещения не согревало. Поэтому героиня сюжета была в нехилой шубейке из дефицитных закромов, которую она не снимала. Солидные дяденьки, окружавшие героиню, не допускали нас к кандидату в шубе для интервью. И понятно почему. Будущая избранница народа была, мягко говоря, немногословна. 

Легионы неговорунов-передовиков годами сопровождали нас, авторов. В те времена мы все делали то, что положено. Одни возили куклу в шубе по городам и весям, другие снимали это так, что получалось «красиво» и хоть толику правдиво. Не беда, что в промёрзшем зале сидит несколько человек — снимем в определённом ракурсе, подложим аплодисменты со спектакля в Большом театре, все «бэ» и «мэ» выступающего заглушим закадровым текстом, и — сюжет готов!

В 1985 году случилась перестройка. Одной из её особенностей стали выборы.

Выбирали заведующих, директоров, председателей. Избирали депутатов. Помню, как мы транслировали в прямом эфире предвыборные дебаты. Выступали кандидаты от разных партий, говорили то, что всегда говорят в таких случаях. Дебаты проходили в спортивном комплексе «Юность». Зал — битком. Прямой эфир. Трансляция началась утром, а закончилась вечером.
«Наверху» тоже перестроились: телечинуши вдруг стали спускать какие-то общие технические стандарты производства передач. И вот тогда-то меня и нашёл известный спарринг-деятель Владимир Янке. Он предложил делать абсолютно немыслимую программу. Я долго от него отбивался, но этот удивительный человек обладает потрясающей способностью перетягивать людей на свою сторону. И мы запустили «0112», название означало тогдашний телефонный код Калининградской области.

Это была уникальная передача, и не только для местного телевидения, а для телевидения вообще. Начиная очередную программу, мы не знали, сколько она продлится — три или четыре часа. Это было сочетание прямого эфира и заранее подготовленных сюжетов. Вёл программу сам Янке. Первый выпуск мы снимали на телефонной станции рядом с эстакадой на Ленинском — в общем-то, засекреченной организации.

Сюжеты делали сторонние авторы, не имеющие никакого отношения к телевидению. Мне пришлось их немного учить. Они работали в газетах и на радио, но в телевидении не понимали вообще ничего. С ними было интересно. Настя Кондратьева, Максим Михайлов, Юра Дмитриев, Игорь Орехов, ну и — как же без этого персонажа — Александр Адерихин.

Владимир Сухов из «Литературного театра» сделал очень прикольный сюжет «Песнь акына». Мы с ним и оператором Наташей Красаковой на надувной лодке плыли по Преголе и снимали всё, что видели. Весь этот ужас крысиный, который проплывал мимо нас. Володя Сухов ещё и свой текст читал речитативом.

Во время прямого эфира мы напрямую зависели от радиопередающей станции. Оттуда во время передачи нам часто звонили: «Прекращайте, ваше время давно закончилось!» Это было не просто констатацией факта — за нарушение лимита выделенного времени студию потом штрафовали или прерывали трансляцию. Но Янке был безудержный. Впрочем, как и я.

Так я проработал года три и уволился из главных режиссёров. Вместе с Ириной Чиклиненковой создали объединение «Ноев ковчег» — «телевидение в телевидении», как называли некоторые доброжелатели. Позже эту модель — коротенькие передачи от 10 до 30 минут, разные по жанрам — я воплотил, став заместителем генерального директора. Но тоже ушёл по собственному желанию.

Ушёл на своё собственное, карманное, телевидение. Жалею, что в те времена не было компьютеров, видеокамер. Иначе я давно бы бросил работу на государство и работал бы только на себя...